– Я не…

– Вот только не надо лгать, – скривился гигант. Учитывая, что лицо ему заменяла бычья морда, то выглядело это несколько пугающе. – Не надо лгать хотя бы самому себе. Ведь это то, чем ты постоянно занимаешься. Лишь утешаешь себя.

– Ты не знаешь…

– Я знаю тебя лучше, чем ты сам, – в который раз перебил голем. – Я знаю как тебя зовут, Хаджар Дархан. Я знаю как звали твою мать, знаю как звали твоего отца, учителя, лучшего друга, первую девушку, которую ты хотел обнять, первую девушку, которую думал, что полюбил. Я знаю о тебе все. Знаю все твои мысли. Я видел всю твою жизнь. Все твои страхи. И они так же просты и скучны, как и того же моря бездарностей, частью которого ты являешься.

Хаджар, все еще лежа на спине, смотрел в глаза голему. Нечеловеческие, почти каменные, они, тем не менее, тоже умели отражать эмоции. И в них сейчас Хаджар не видел ни капли лжи.

И тогда он понял.

– Это… ты, – хрипя прошептал Хаджар. – Туман… это ты…

– Я, – кивнул голем. – И из всех шестидесяти трех големов, что стерегут вход в сокровищницу, тебе не повезло встретиться именно со мной, мальчишка. Может остальных ты бы и обманул, но не меня. Я видел твою страхи. Я знаю тебя. Я чувствую тебя. И ты – ничто. Лишь бессмыслено горящая искра, которая вот-вот потухнет.

Хаджар вспомнил окровавленное лицо Элейн. Как вживую он увидел пылающий пожар, пожирающий Лидус. Услышал слова своего брата и его жены, Серы. Плач их так и не родившегося ребенка.

– Ты…

– Ты жалок, – фыркнул голем. – Хочешь обвинить меня в том, что увидел? Вперед. Поступай так же, как поступал всегда – вини других.

Хаджар попытался подняться, но сил хватало лишь на то, чтобы дышать и держать открытыми свинцовые веки.

Голем опустился рядом с ним на корточки. Теперь он был так близок, что Хаджар чувствовал на своем лице горячее бычье дыхание.

– Признай, это, Хаджар Дархан, признай уже правду.

– Какую? – донесся хрип из человеческой глотки.

– Такую, что в твоих бедах не повинен никто, кроме тебя, – ответил монстр. – Тогда, в детстве, если бы ты был сильнее, разве бы погибла твоя мать? Разве Примус смог бы вырвать её сердце? Нет. Но ты был слаб.

– Я был ребенком!

– Ты был воином! – рев голема был настолько сокрушительным, что треснули даже те колонны, которым повезло уцелеть за время “битвы”. – Воин не бывает ребенком! Воин не бывает мужчиной или женщиной! Воин это не человек! Воин – это путь! Путь, которому ты никогда не следовал!

– Я… я всегда… ему… следовал.

– Никогда! – один лишь этот трубный глас едва было не выбил из Хаджара остатки духа. –Вспомни свою жизнь, мальчишка! Когда ты ему следовал?! Когда хитростью забрался на плац Мастера? Когда ты не спас своих отца и мать? Когда смотрел на то, как ради тебя жертвует жизнью жена твоего брата? Или когда ты испугался правды, которая могла навсегда оставить тебя одиноким? Ты лишь боишься и бежишь, бежишь и боишься. А воин не трус! Воин не убегает! Не сгибается! Не отступает! Воин сражается до тех пор, пока не останется самого последнего врага – его самого! И, победив себя, воин продолжает свой путь! Вот, что значит, быть воином. А ты лишь жалкий трус.

– Я… не… трус.

– Ерунда, – бык, отвернув голову, сплюнул рядом с Хаджаром. – Слова, не стоящие и дерьма, которым пропитана твоя душа. Ты винишь всех вокруг себя. Винишь Примуса. Винишь богов. Винишь меня, Анис, был готов обвинить единственного, кто готов расстаться с жизнью ради тебя – Эйнена. И все потому, что не желаешь видеть свой слабости.

– Я и ищу сил…

– Силу не ищут! Силу воспитывают в самом себе! Каждый день, каждый час, каждую секунду! Сила не то, что можно прийти и взять! Только найти. В самом себе. А в тебе я её не вижу! Так что убирайся отсюда. Не оскверняй своим присутствием чертоги воинов!

– Я…

– ВОН!

Бешенный рев голема поднял Хаджара, закрутил его легкой пушинкой и ударил об стену. Сознание, не выдержав такого потрясения, покинуло Хаджара и тот погрузился в беспамятство.

Глава 722

Голем смотрел на лежащего около входа, в луже собственной крови, мальчишку. Он соврал, когда сказал, что тому повезло встретить именно его – первого из шестидесяти трех стражей сокровищницы.

Остальные бы, без сомнения, пропустили мальчишку после того, как тот продемонстрировал свой второй удар. И этим самым обрекли бы его на бесславную, неотвратимую смерть.

– Я помню твои слова, Мастер, – Голем уселся на пол и стал ждать. Всматривался в тело мальчишки, надеясь, что то, что он сделал, поможет. – Лучше жить свободно среди смертных, чем быть слугой среди богов. Так ты говорил, да?

Голем вспоминал те годы, что провел, наблюдая за тренировками Мастера. Его попытками осознать что-то, что за бесконечности времен так и осталось загадкой для голема.

Но одно он знал твердо – его Мастер был воином. И только воину он бы согласился отдать свои тайны. А воин, как учил Мастер, это вовсе не тот, кто бьет быстрее, убивает больше или кому не ведом страх и зависть.

Нет, воин, это нечто другое.

Повар, который готовит лучший суп в королевстве и подает его и королям и рабам – он воин.

Мать, муж которой погиб на войне, и она в одиночку вырастила трех дочерей и двух сыновей, сохранив любовь к ним и к себе – она воин.

Воину не нужен меч. Воину не нужна броня.

Ему нужна лишь своя душа и вера. Не в техники, мистерии или оружие. А в самого себя.

Так учил Мастер.

Голем надеялся, что он смог донести воспоминания об этих словах до юного мальчишки. Ведь, голем мог поклясться, что из всех, кто приходил к нему в зал, лишь этот мальчишка ближе всех подобрался к тому, что значит быть воином.

Ему не хватало лишь маленького толчка.

И теперь, когда голем дал этот толчок, все зависело от самого мальчишки.

Хаджар лежал во тьме. Беспомощный и слабый. Такой, каким он всегда себя и ощущал. С того дня, как на его глазах умер отец, как тогда казалось – сильнейший из всех людей. Когда погибла на руках мать, которая могла защитить и уберечь от целого мира.

Когда оказался предателем вернейший из друзей – дядя Примус.

В тот день Хаджар действительно превратился в калеку.

Он стал слабым не потому, что у него забрали ноги и лишили крепости руки и тело. А потому, что у него вырвали что-то более ценное. Более важное – у него забрали веру.

И эту веру заменили местью. Местью, кому и чему угодно.

Теперь Хаджар это понимал.

Он винил в гибели родителей Примуса, когда… когда… когда на самом деле в смерти Хавера, по сути, не было повинных.

Да, возможно, если бы боги не совершили ошибку в своей книге Тысячи и демоны не прорвались в этот мир, то жена Примуса была бы жива. И у Хаджара всегда был бы брат…

Но это бы не изменило того факта, что Хавер, в какой-то момент, все равно бы перестал искать силы. Он бы подверг страну опасности. Поставил Лидус на грань уничтожения. И Примус бы сделал то, что он сделал.

Если бы Хаджар был бы старше, он бы ему помешал. И своими руками уничтожил родину.

Такова была правда.

Горькая. Страшная.

Но правда.

А что сейчас? Сейчас Хаджар боится одной лишь мысли о том, что кто-то узнает о Лидусе и Элейн. Но разве так его учил Травес? Разве так должен вести себя тот, кто идет по пути развития.

Хаджар никогда не искал силы, это правда.

Но лишь потому, что был слаб. Слишком слаб, чтобы держать в своих руках меч. Не глупую железку, а настоящий, неподдельный меч. То, что может разрубить все на своем пути. Проложить путь к любой цели. Принести настоящую свободу.

Свободу быть собой. Жить собой. Дышать собой.

Хаджар не имел веры. Он подменял её глупой целеустремленностью. Но целеустремленностью к… чему? К месте? К справедливости?

Если он боялся, что про Лидус узнают, он должен был стать сильнее. Чтобы даже одна мысль о том, чтобы посмотреть в сторону Элейн и её королевства заставляла его врагов видеть кошмары наяву.